Проникновенная история взлета и падения ВИА «Слепые» - Олег Лукошин

– Ты ни в чём ни виноват! – глупая, истеричная мама, зачем-то она кричала эти слова в надежде успокоить меня. – Ты не виноват в его смерти! Ты ничего не мог поделать!

Меня трясло от этого успокоения ещё больше. Как ты не понимаешь, тварь, шептал я, что я никогда не винил себя в смерти отца. Мне вообще наплевать на него! Мне на всех наплевать, кроме самого себя! Я хочу всего лишь стать таким, как большинство… Хочу всего лишь вернуть себе зрение… Почему, ну почему меня сделали уродом?

В какой-то момент мать не выдержала и сдала меня в областной интернат для слепых детей. Ей давно это предлагали. Обучать слепого ребёнка в домашних условиях, да ещё в нашем провинциальном городе неимоверно сложно, но она отметала все предложения и твердила, что никогда не расстанется с сыном. Я тоже не хотел уезжать из дома, потому что было страшно. При всей моей агрессии к матери, у меня не было никого, кроме неё. Лишь вызванная в ней моим истеричным поведением твёрдость помогла сделать благое дело: мы расстались на время и в значительной степени успокоились. Только твёрдость и даже жестокость помогают нам расти и развиваться – я стал понимать эту скрытую истину именно тогда.

Не то чтобы интернат оказался райским уголком, совсем нет. И даже близко к тому. Обыкновенное вонючее заведение с моральными и физическими уродами, на которых никак не находится смелого политика-спартанца. Но там был социум, там была среда общения, там могли чему-то научить. Увы, человек – социальное животное, без общества он никто.

Самым ценным из всего, что преподавалось в интернате, оказалась музыка. Неожиданно для себя я быстро прикипел к старенькому пианино, что не первое десятилетие рассыхалось в музыкальном классе. В нём обнаружились столь необходимые мне страсть и неистовство. Странным образом во мне открылся музыкальный слух, я начал делать успехи.

Воистину замечательным моментом в занятиях музыкой стало то, что было совершенно неважно, слеп ты или зряч. На пианино с равным успехом мог играть и тот и другой. В музыке не нужно зрение, в музыке нужен слух.

Вскоре никто из собратьев-инвалидов не мог сравниться со мной в мастерстве владения инструментом. Я выступал в интернате на праздничных вечерах, а вскоре меня уже возили на концерты и за его пределы. Где-то в шкафу хранится целая кипа почётных грамот, полученных мной на всевозможных конкурсах. Причём не только инвалидских. Впрочем, я подозреваю, что давали их мне совсем не за мастерство, а просто из жалости. Согласитесь, трудно обидеть слепенького подростка, который вдохновенно долбит по клавишам что-нибудь из Софьи Губайдуллиной. И от подростка слёзы на глаза наворачиваются, и от музыки жутко.

Иногда меня спрашивают: что же я не пошёл дальше, не поступил в консерваторию, не попытался стать концертирующим пианистом? Ведь слепой за фортепиано – это так круто. Это фишка, это потенциальный успех. Стоп, это я сам себя спрашиваю. Никому другому нет до меня никакого дела. Не пошёл, потому что не хотел. Потому что уровень подготовки не тот. Потому что никому я там не нужен, в этой заоблачно-звёздной выси с её жеманством и особым кодексом поведения. Рождённому ползать летать не дано. Сам а борн ту свит дилайт, сам а борн ту эндлесс найт – ну, вы понимаете, надеюсь.

С возрастом крайности ослабевают, а эмоции тускнеют. Постепенно я смирялся с действительностью. Это не моя заслуга, это естественное развитие человеческого организма. Химические реакции притупляются, головной мозг работает медленнее. Начинаешь принимать жизнь такой, какая она есть и пробовать найти в ней собственную нишу.

По окончании обучения в интернате я вернулся домой. Пытался давать частные уроки музыки, но дело не пошло – я слишком не люблю людей, а детей в особенности. Да и не было в работе жизненной необходимости. Инвалидской пенсии вполне хватало на пропитание и одежду. Тем более что жил я с матерью. Я даже накопил денег на синтезатор. Записал на нём несколько альбомов собственной музыки – разумеется, их никто не слышал, да и ни к чему это. Подозреваю, что я никудышный композитор.

Однако полностью спрятаться от человечества не удалось. Про меня прознали местные музыканты и стали приглашать клавишником в рестораны. Попервой сама идея выступать перед публикой в кабаках вызывала во мне ступор, но как-то раз, уступив «на слабо» одному особо настойчивому товарищу, а был это недавно умерший от панкреатита гитарист Влад Горбылёв, я попробовал – и к удивлению своему не испытал никакого заметного разочарования. Партии свои исполнил нормально, певица попадала в ноты, другие музыканты тоже почти не лажали – нам то и дело аплодировали. Мать, сопровождавшая меня в той самой первой ресторанной вылазке, даже похвалила, и по её голосу я понял, что слова эти не были дежурной похвалой. Мол, сидишь в чёрных очках за синтезатором, такой крутой, стильный. Она так и произнесла – «крутой, стильный» – несвойственные и чуждые её возрасту слова. И надо же такому случиться – я купился на этот образ, хоть и был он сформирован вызывающей подозрение и не внушающей доверия родительницей.

За первым выступлением последовали другие – чуть более или чуть менее удачные – но большое и всепоглощающее разочарование, которого я так ждал, не приходило. К стыду своему я обнаружил вдруг в ресторанной реальности какую-то трогательно-сермяжную энергетику. Эта бандитская и коммерсантская публика тоже имела свою наивную философию жизни и причудливый кодекс чести.

Более того, я стал в городских ресторанах знаменитостью. Слепой клавишник – это всё-таки фишка. В перерывах ко мне подходили, знакомились, приглашали за стол, угощали выпивкой. Отказывать всем подряд не получалось. Конечно же, в глубине души меня жалели, даже в наше время люди не утратили способность на это чувство, но в силу возраста жалость не проявлялась явно и походила на ненавязчивое дружеское участие.

Благодаря ресторанной работе я знаю многих влиятельных в городе людей. Почти всех криминальных авторитетов. Мне это, в общем-то, ни к чему, но если вдруг вы захотите наехать на меня или мою мать, то лучше семь раз подумайте – в моём сотовом немало нужных телефонов, и я не сомневаюсь, что братки придут на помощь. Я же слепой, а инвалидов они жалеют.

– Юра, как дела? Как сам? – так обычно начинается вечер в ресторане.

Я за клавишными, разминаю пальцы, моя импровизация звучит в колонках, и приходящие в зал люди приветствуют меня. Чёрт, мне льстит это. Я поворачиваюсь на голос, улыбаюсь и киваю.

– Нормально, – отвечаю.

Или даже что-то острее:

– Не дождётесь!

Я в неизменных чёрных очках: стиль – святое дело. Но и практическая польза – людям будет неприятно взирать на твои безжизненные глаза.

Вскоре начинается выступление: если я в «Алмазе», то поёт Наташа Шакирова – она то ли татарка, то ли узбечка, и вокал у неё слабенький. Зато, как говорят, колоритная восточная внешность, ей она и берёт публику. Каждый вечер к ней подваливают подвыпившие денежные мужчины, с кем-то она уезжает после работы домой. Ну, или куда они там направляются…

Её репертуар – исключительно российская попса кабацкого разлива. «Младший лейтенант», «О, боже, какой мужчина», «Как упоительны в России вечера» – всё в таком духе. Публика в «Алмазе» соответствующая – непритязательные бандюганы, туповатые коммерсы, получившие вовремя зарплату и пытающиеся шиковать плебеи-работяги. После двух-трёх песен и нескольких принятых на грудь рюмок здесь начинаются пляски с топотом и гиканьем. «Алмаз» хорош тем, что музыкантам щедро подают, заказывая в очередной раз «Семь морей» или «Гранитный камушек в груди».

После закрытия ресторана все деньги делятся между музыкантами, и Наташа, надо отдать ей должное, никогда не претендует на большее, чем остальные, хотя все сборы – исключительно её заслуга. Стихийные доходы существенно превосходят те деньги, что платит нам руководство ресторана.

«Алмаз» – прибыльное место, многие мне завидуют. Может, глаза себе выколите, завистники? Нет? Ну тогда помалкивайте.

Если я в «Роботе Вертере» – то репертуар более изысканный. Ну да и ориентация заведения как бы не простая, «антибыдляцкая». Здесь и джазик проскальзывает, и что-то типа варьете. Неофициально «Робот Вертер» считается гей-пристанищем, но в силу того, что геев в нашем небольшом Травяновольске по определению немного, ему так и не удаётся закрепить за собой этот статус.

За вокал здесь отвечают двое – поющий фальцетом парень по имени Арам, армянин, фамилию всё никак запомнить не могу, и Зина Коромыслова, милая такая, общительная и очень даже небесталанная девушка с весьма необычным и я бы сказал пронзительным вокалом.

Арам большей частью специализируется на ар-эн-би с вот этими «а-а-а» и «о-о-о», когда демонстрация вокальных способностей становится главнее, чем сама песня. Он очень большого о себе мнения, хотя, на мой взгляд, таких голосунчиков пруд пруди, а истинную проникновенность ему передать не дано.